<<<
ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
3.
БОРЬБА ПЛОТИ И ДУХА
(Соб. 4-е)
- Есть брань в членах наших, как читаем у Апостола:
плоть похотствует на духа, дух же на плоть: сия же друг
другу противятся, да не яже хощете, сия творите (Гал,
5, 17). По промыслительному распоряжению Божию, она
внедрилась как бы в самую природу нашу. И можно ли почитать
ее иным чем, как не естественной как бы принадлежностью
человеческого естества после падения первого человека, если
она всем без исключения обща? Надлежит однако верить, что
она имеется в нас по воле Божией, во благо нам, а не во
зло, если она всем природна. Она оставлена в нас для
возбуждения в нас ревнования о высшем совершенстве.
- Слово плоть в сем месте должно принять не в
смысле человека, как существа, а в смысле воли плотской,
или худых пожеланий: равно и под словом дух разуметь
надо не какое либо существо личное, а пожелания души добрые
и святые. Такой смысл определил сам же Апостол, говоря так:
духом ходите, и похоти плотские не совершайте: плоть бо
похотствует на духа, и проч. (там же, ст. 16. 17). Так
как те и другие пожелания находятся в одном и том же
человеке, то и ведется внутрь нас непрерывная междоусобная
брань. Тогда как похоть плоти, главным образом стремящаяся
к греховному, находит удовольствие в одном том, что
относится к удовлетворению потребностей настоящей жизни;
дух, напротив, весь желает прилепляться к делам духовным,
оставляя даже самые необходимые потребности плоти, и желает
предаться исключительно тем одним, не уделяя даже и малой
заботы тленной плоти сей. Плоть услаждается изобилием и
всякими удовольствиями; духу не приятно попечение даже о
предметах естественных потребностей. Та желает насыщаться
сном и наполняться пищей; этому так питательны бдения и
посты, что он не хотел бы допускать сна и пищи даже и
сколько нужно для жизни. Та желает изобиловать всякими
богатствами; этот не доволен даже тем, что имеет малое
количество хлеба на каждодневное употребление. Та желает
нежиться и окруженной быть толпою ласкателей; этому
отраднее жестокое житие и просторность неприступной
пустыни, и не приятно присутствие смертных. Та пленяется
почестями и похвалами человеческими; этому радостны гонения
и обиды.
- Когда воля наша водится самолюбием, и земною
мудростью; то загадывает держать некую, достойную всякого
осуждения средину между сими двумя стремлениями,
располагаясь так воздерживаться от плотских страстей, чтобы
при этом нисколь не терпеть прискорбностей, неизбежных при
исполнении требований духа, – без казнения плоти желая
достигнуть телесной чистоты, без труда бдений стяжать
чистоту сердечную, с упокоением плоти обиловать духовными
добродетелями, без ожесточенных злословий получить
благодать терпения, являть смирение Христово без ущерба в
чести мiрской, следовать простоте благочестия с
высокомерием века сего, служить Христу с людской славою и
благоволением, говорить решительную правду, не встречая
никакого, даже малого оскорбления, – вообще достигнуть
благ будущих, не теряя настоящих. Такая воля не ведет к
истинному совершенству, но, поставляя в состояние противной
теплоты, делает такими, каковы те, о коих с укором говорит
Господь в Апокалипсисе: вем твоя дела, яко ни студен
еси, ни горячь, – о дабы студен был еси, или горяч.
Тако, понеже тепл еси, изблевати тя имам от уст Моих
(Апок. 3, 15. 16). Но благодать, пришедши, возбуждает
энергию духа и восстановляет в нем высшие стремления,
отрешающие от всего земного. Подвергаясь влиянию их, воля
не может уже оставаться такой равнодушною и теплохладною,
но восприемлет ревность о лучшем и ему приносит в жертву
все низшее. Между тем однако тяготение к прежнему покой
равнодушие остается в ней, и она бывает очень готова опять
ниспасть в него. Чтоб этого не случилось, во плоти
оставляются движения, враждебные высшим стремлениям, к
которым воля, вкусившая высших благ, благоволить не может,
и лишь только ощутит их, тотчас оживляется всею ревностью и
мужественно охраняет высшие свои блага. И бывает, что коль
скоро воля ниспадет в Богопротивную теплохладность,
восстает брань плоти и пробуждает ее к энергии. Из сего
явно, что мы навсегда оставались бы в состоянии помянутой
выше Богопротивной теплоты, если бы из него не выводила нас
восстающая в нас брань. Ибо при ней, когда, раболепствуя
самоугодию, захотим сделать себе некоторое послабление,
тотчас восстает плоть и, уязвляя нас жалами греховных
движений и страстей, не дает стоять в отрадной чистоте,
желаемой, и увлекает к охлаждающему удовольствию, – не
благоволимому, – увлекает как бы на путь, заросший
тернием. Но это раздражает заснувшую ревность по Богу; она
восстает и прогоняет подступивших врагов. Ежедневно
действуя в нас, брань сия приводит нас к благодетельной
решимости, – отвергши пространную и беспечную жизнь,
стяжать чистоту сердца с многим потом и сокрушением духа,
– хранить чистоту тела строгим постом, голодом, жаждою
и неспанием, – восходить в доброе настроение духа чрез
чтение, размышление и непрестанные молитвы.
- Подобное нечто таинственно изображено в распоряжении
Божием касательно враждебных Израилю народов, как читаем в
книге Судей: сия языки остави Господь, да искусит ими
Израиля... еже научити я брани (Суд. 3, 1. 2). –
Такую брань устроил Господь не потому, чтобы не хотел покоя
Израилю, или не имел попечения о его благе, но потому что
видел, как много она полезна для него. Подвергаясь почти
непрестанному нападению тех народов, он не мог не
чувствовать постоянно нужды в помощи Божией, и потому
должен был пребывать во всегдашнем уповательном обращении к
Нему, и в молитве. Не имея возможности оставить дело брани,
не имел он времени предаться и беспечности, или расслабеть
от лености и праздности. Ибо часто безопасность и счастье
низвергают того, кого не могли победить несчастья.
- И от чего иного у скопцов по плоти мы находим душу
усыпленную, как не от того, что, по заблуждению, освободив
себя от этой плотской потребности, думают, что не имеют,
нужды ни в труде телесного воздержания, ни в сокрушении
сердца. Расслабленные такой беспечностью, не заботятся они
о стяжании истинного совершенства, или об очищении сердца
от душевных страстей. Такое состояние, возвышаясь над
состоянием плотским, остается только душевным, которое
словом Самого Господа названо достойным отвержения, –
за то, что от холодного перешедши к теплому, остановилось
на сей противной теплоте.
- Итак, в самом начале отречения, переставая быть
плотскими, т.е. начиная отделяться от обычаев мiрских и
воздерживаться от явной плотской нечистоты, мы должны
поспешать и всею силою стараться тотчас усвоить себе и
состояние духовное, чтобы иначе, по одному тому, что
отреклись от мiра по внешнему человеку, или прекратили
осквернение себя плотским любодейством, мечтая о себе, как
о достигших уже совершенства, не сделаться нам потом
нерадивыми и беспечными в истреблении причин страстей и,
таким образом остановясь посредине между плотью и духом, не
остаться не достигшими степени совершенства духовного,
полагая, что для сего совершенства достаточно по одному
внешнему состоянию отделится от жизни и удовольствий мiра,
и быть только не причастными разврату и смешению плотскому.
Ибо если останемся в сем состоянии теплоты (равнодушие),
которое считается самым худшим, то будем изблеваны из уст
Господа, как Он говорит: понеже тепл еси... изблевати тя
имам от уст Моих (Апок. 3, 16). Справедливо Господь
объявил о тех, кои, быв восприняты Им во утробу любви,
потом охладели, что они будут Им изблеваны с некоторым
омерзением. Ибо легче обращается ко спасению и восходит на
верх духовного совершенства человек плотской, т.е. мiрской
или язычник, нежели тот, кто, восприняв иго Христово, не
вступил на путь к совершенству, и попустил охладеть первому
огню ревности духовной. Ибо когда тот, будучи смиряем
чувственными страстями и сознавая себя нечистым по причине
плотского осквернения, придет в сокрушение и прибегнет к
источнику всякой чистоты и совершенства, то гнушаясь тем
холодным состоянием неверия и беспечности, в коем
находился, горя же духом, удобнее взойдет к совершенству.
Напротив кто с холодностью принимается за дело Божие и без
смирения и должного усердия вступает на путь этого звания,
тот однажды будучи поражен этою бедственной заразою, не
может уже ни сам собою умудриться на лучшее, ни принимать
вразумление от других. Ибо он, по слову Господа, говорит в
сердце своем: богат есмь, обогатихся, и ничтоже
требую; тогда как к нему приличнее приложить то, что
следует далее: и не веси, яко ты еси окаянен, и беден, и
нищ, и слеп и наг (Апок. 3, 17). Таким образом он
становится хуже мiрского человека тем, что теряет сознание,
как он беден, слеп и наг, как во многом требует
исправления, сколь великую имеет нужду в наставлениях и
вразумлении со стороны других, почему не принимает никакого
спасительного слова, не разумея, что в будущем веке будет
подлежать неизбежно строжайшему суду и наказанию.
